Каторжный ноктюрн. Как писал свои романсы композитор Алябьев

Романс «Соловей» – дитя двух гениев, композитора Александра Алябьева и поэта Антона Дельвига, прозвучал со сцены Большого театра в 1827 году. Но случилось чудо: уже через несколько лет душевная песня «Соловей мой, соловей…» ушла в народ, зазвучала на улицах и в деревенских домах как своя, безымянная. Имя же её создателя растворилось в тумане забвения, а его судьба обросла тайнами и шепотками, будоражившими умы современников.

Роковая карта

Его корни уходили в глубь веков, к самым истокам старинного дворянского рода. Получив блестящее домашнее образование и увенчав его в стенах Московского университета, Александр Алябьев избрал стезю службы по горному ведомству. Но когда отечество позвало на защиту, он, движимый порывом сердца, встал в строй добровольцев и прошёл сквозь огонь и славу Отечественной войны, дойдя с русской армией до самого Парижа.

В 1823 году, выйдя в отставку в чине подполковника, он наконец-то смог предаться своей истинной страсти – музыке. Но судьба, столь благосклонная к его таланту, внезапно обернулась жестокой гримасой. Мрачная случайность, обвинение в убийстве за карточным столом, обрушилась на него, сломав привычную жизнь. Несправедливость приговора – ссылка – забросила его сначала в Тобольск, затем на Кавказ, а осенью 1833 года его изгнаннический путь привёл в Оренбург.

С камнем на душе прибыл он в незнакомый город, где его не ждал никто. Казалось, серые улицы Оренбурга сулят лишь новую порцию тоски и забвения. Однако именно здесь его ждал неожиданный поворот: военным губернатором края был Василий Перовский, тоже герой войны 1812 года. Человек, чьи симпатии к декабристам и всем несправедливо осуждённым были известны, он стремился облегчить участь ссыльных.

И вот знакомство с Перовским стало для Алябьева лучом света. Это была та самая удача, что явилась вопреки всему, даровавшая глоток свободы и понимания в суровых условиях изгнания.

Музыкальные вечера ссыльного

Оренбург раскрылся для Александра Александровича не просто ссылкой, но и пристанищем родственных душ. Волею судьбы в канцелярии Перовского служил сам Владимир Даль – будущий создатель великого «Толкового словаря». Между двумя незаурядными умами мгновенно вспыхнула дружба, и они проводили долгие часы в задушевных беседах, плодом одной из которых стал проникновенный хор, написанный Алябьевым на стихи Даля.

Пробудившийся ещё на Кавказе интерес к народным напевам здесь, на границе Европы и Азии, разгорелся с новой силой. Композитор жадно вслушивался в мелодии Заволжья и степей Средней Азии, и под впечатлением от башкирских песен родилась его «Башкирская увертюра».

Алябьев с головой окунулся в музыкальную жизнь города. Он репетировал с местным оркестром, устраивал изысканные музыкальные вечера. Вдохновение не покидало его: здесь рождались самые разные сочинения, от изящных романсов до грандиозной оперы «Эдвин и Оскар». Он кропотливо работал над инструментовкой своих прежних творений, среди которых были и полные щемящей тоски «Ясны очи...», и посвящение пушкинскому «Я помню чудное мгновенье…».

Двери лучших домов Оренбурга были для него радушно распахнуты. Местное дворянство считало за честь услышать в своём салоне игру и пение самого маэстро. Особенно желанным гостем он был в семье предводителя уездного дворянства, героя войны 1812 года Егора Тимашева. В атмосфере гостеприимного тимашевского имения, среди деревенской тишины и уюта, Алябьев работал особенно плодотворно. Именно здесь он записывал услышанные башкирские напевы, ложившиеся в основу его увертюры и будущего сборника азиатских песен, посвящённого Перовскому.

Здесь же, в окружении верных друзей и понимающих ценителей, рождались камерные шедевры, как, например, проникновенное трио a-moll для фортепиано, скрипки и виолончели. И конечно, не умолкал его романс. Оренбургская ссылка, вопреки всему, стала временем тяжких испытаний, но и временем удивительного творческого расцвета.

Лирика в сердце

Искренняя симпатия к опальному музыканту заставила губернатора Перовского действовать с редкой настойчивостью. Он стал для Алябьева покровителем, энергично хлопоча о его судьбе. Смелое ходатайство, поданное лично императору Николаю I, стало ключом, который начал поворачивать заржавевший замок его несчастий.

В 1835 году ему было даровано разрешение поселиться у родных в Московской губернии. Дабы не оставить подопечного без средств и статуса, генерал-губернатор зачислил его в свою канцелярию. Эта хитрая уловка позволяла Алябьеву под видом служебных командировок бывать в Москве. Окончательное прощение пришло лишь в 1843 году.

Годы, проведённые вдали от столиц, не прошли даром. Он стал одним из первых первооткрывателей для русской музыки богатейшего мира кавказских, башкирских, киргизских, туркменских и татарских мелодий, скрупулезно записывая и сохраняя их для потомков.

И хотя перо его не знало отдыха – рождались оперы, оперетты, – истинную славу ему принесли романсы. Он был среди тех, кто первым услышал музыку в стихах Пушкина, подарив миру непревзойдённые музыкальные воплощения «Я вас любил…», «Зимней дороги» и других шедевров.

Но над всем этим сияла одна, особенная звезда – «Соловей» на стихи Дельвига. Его серебряная трель пленила сердца нескольких поколений, сделавшись поистине народным достоянием, визитной карточкой русского романса.