Его имя вписано в историю российского кино отдельной строкой — резкой, нервной, будто набросанной наспех, но навсегда оставшейся в памяти. Всего десять с небольшим фильмов. Меньше десяти лет в профессии. Он ушёл молодым — таким и запомнился: яростным, неудобным, не вписавшимся, но успевшим взорвать тихую воду отечественного кинематографа. 5 июля Алексею Саморядову исполнилось бы 63. Но в памяти он остался тридцатилетним — человеком, который горел, а не тлел.
Двое против всех
Оренбург. Школа № 1. Улица Народная, 8. Здесь рос мальчишка, который сочинял сказки и тайком носил свои тетрадки в Литературное объединение имени Мусы Джалиля. Никто тогда не думал, что из этого не самого прилежного ученика выйдет что-то путное.
После филфака (откуда его, конечно, отчислили) были подмостки театра музкомедии, ночные смены сторожа в торговом центре — обычная жизнь провинциала, который ещё не знает, что его судьба уже написана.
Он рвался в кино. Не просил — добивался. ВГИК. Сценарный факультет. Мастерская Веры Туляковой и Одельши Агишева. Три провала. Четвёртая попытка — и вот он, студент. Именно здесь, среди вгиковских коридоров, пахнущих плёнкой и старыми книгами, он встретил Петра Луцыка — такого же безумца, готового перевернуть всё с ног на голову. Так начался их творческий союз: взрывной, неудобный, гениальный.
Они начали писать вместе почти сразу — ещё студентами, не дожидаясь дипломов. «О них надо говорить только вдвоём, их не разделить, — вспоминают сокурсники.
В Оренбурге до сих пор помнят этого парня с вечной книгой в руках. «Он читал везде — за столом, на балконе, даже в ванной, — рассказывала сестра Анна. — Одновременно по пять книг. И всё запоминал».
Но главное — он придумывал. Выдумывал так, что даже вгиковские мэтры разводили руками. Одельша Агишев позже рассказывал: «Ему порой задашь вопрос, а он отвечает какой-то притчей: «Вы знаете, Одельша Александрович, я вот вчера разговаривал с Далай-ламой…» – «Подожди, Лёша, какой Далай-лама, границы закрыты!» – «Как вам не стыдно, ну разве вы не знаете, что Далай-ламе не существенны никакие границы, когда он хочет, то является любому».
Дипломный бунт
Так же легко они перешагнули через все условности — провинциальное происхождение, железный занавес столичного киносообщества, даже через хаос 90-х. Пока другие метались в поисках денег и одобрения, Луцык и Саморядов диктовали условия.
Их герои – точные слепки времени. Провинциалы с горящими глазами, мечтатели и авантюристы, готовые перевернуть мир ради своего куска счастья. Любопытная деталь: первоначально один из персонажей «Дюба-дюба» был родом из Оренбурга, но в процессе съемок «переехал» в Астрахань. В этой, казалось бы, незначительной детали проявился весь их творческий метод – ничего лишнего, только суть.
1993 год стал для дуэта поистине золотым. Их работы – «Гонгофер», «Дети чугунных богов», «Дюба-дюба» – получили «Золотого Овна». «Дети чугунных богов» принесли им еще и «Нику», а также приз «Зелёное яблоко – золотой листок». Казалось, они не знали поражений: в 1994 году «Лимита» снова удостоилась «Ники», а сценарий «Дикого поля» получил престижную премию имени Эйзенштейна.
Последний кадр
Их творческому союзу было отпущено слишком мало времени. 25 января 1994 года, во время Ялтинского кинофестиваля, жизнь Алексея Саморядова оборвалась трагически и нелепо - он сорвался с 10 этажа гостиницы, пытаясь перебраться с одного балкона на другой.
Зачем? Этот вопрос до сих пор не даёт покоя. Одни говорят - Петр Луцык в тот вечер крепко выпил и заснул мёртвым сном, захлопнув дверь изнутри. Алексей, привыкший к подобным ситуациям ещё со времен вгиковского общежития (где он мастерски лазил через окна, вечно теряя ключи), решил проверить друга старым проверенным способом.
Другие качают головой: нет, Алексей не был безрассудным. Он просто очень плохо видел, но упрямо отказывался от очков - молодость, девушки, имидж... А ещё - это тревожное подозрение о больном сердце Луцыка. Когда в ответ на стук в дверь номера повисла тишина, воображение тут же нарисовало худшее.
Темная ялтинская ночь. Холодный балконный парапет. Шаг в пустоту... Так оборвалась жизнь одного из самых ярких сценаристов поколения. Не на съёмочной площадке, не за печатной машинкой - на узком каменном выступе между двумя балконами, в попытке проверить, всё ли в порядке с другом.
Самолет, уносящий тело Лёши обратно в Москву, был полон артистов. Все молчали. Шок, оцепенение, неверие – как такое вообще могло случиться? А потом – родной дом, гроб среди белых цветов. Мать не верила. Не могла поверить. Просила открыть крышку – и когда это сделали, все ахнули: Лёша лежал будто спящий, лицо светлое, почти улыбающееся. Таким его и запомнили – чистым, ясным, не тронутым смертью.
Мать не пережила горя. Через год её не стало – рак. Но осталась девушка, беременная Лёшиным ребёнком. Жизнь продолжалась.
Вера Тулякова рассказывала: через год после похорон размыло кладбище. Гроб с телом Алексея пришлось временно оставить в церкви. И тут – пьяница, местный пропащий мужик, забрёл внутрь и стащил с мёртвого ботинки. Те самые, в которых Лёша разбился в Ялте. Может, они и подвели его тогда – новые, скользкие.
Гроб перезахоронили, но уже без обуви. А вскоре того забулдыгу нашли на морозе – отморозил ноги так, что пришлось ампутировать. Вместе с теми самыми ботинками. И странное дело – кладбище больше не размывало. Как будто Леша наконец успокоился.
Пётр Луцык умер во сне от сердечного приступа. Он пережил своего друга всего на шесть лет.
В 2004 году на фасаде оренбургской школы №1, где когда-то учился непоседливый мальчишка с вечно заложенной за пояс рукой и тетрадкой со стихами, появилась мемориальная доска. Теперь его имя носит и одна из городских улиц.
С 2010 года в рамках Международного кинофестиваля «Восток & Запад. Классика и Авангард» вручается губернаторский приз имени Алексея Саморядова «За лучший сценарий». Ирония судьбы: парень, которого когда-то отчислили с филфака, теперь дарит своё имя награде за мастерство слова.
Каждый год этот приз становится своеобразным мостом — между прошлым и настоящим, между провинциальным Оренбургом и большим кинематографом, между тем мальчишкой, читавшим по пять книг одновременно, и современными авторами, которые, быть может, так же яростно ищут свою правду в сценариях.
Как знать, может быть, где-то сегодня за этой наградой тянется рука нового Саморядова — такого же бесстрашного, такого же неудобного и такого же талантливого. Ведь настоящее искусство, как и память, не знает временных границ.
